– Потом, потом, – строго прервал меня Фишер. – Идем на максимальной глубине в режиме молчания. Пока над нами огни фонарей, рот на замок и поменьше плеска. Нишкни!

Следующие полчаса мы не двигались, а тащились со скоростью старушки, обремененной хозяйственными сумками. Огни зоны оцепления растянулись почти на километр, до самого поворота реки. И все это время я крутил педали так осторожно, что, казалось, уйти от полиции – задача второстепенная, а куда важнее для нас – не взбаламутить придонный ил и не распугать, боже упаси, никакую речную живность, включая микроскопическую. Только когда фонари пропали из виду, а воздух внутри подлодки потяжелел и стал жарким, Фишер скомандовал:

– Самый полный! Мы оторвались, но еще полкилометра надо выжать на максимуме. Потом я продую цистерну. Дыши пока экономно, мелкими глотками, в воздухе уже полно цэ-о-два.

Последняя сотня метров далась мне с трудом: голова кружилась, звенело в ушах, перед глазами летали черные мошки. И когда мы наконец всплыли и распахнули люк, я еще долго упивался свежим ночным воздухом и плеском реки. Глядя в иллюминатор на луну и на звезды, которые к нам вернулись, я не очень вслушивался в слова Вилли Максовича и пропустил самое начало истории про нашу подлодку. Мне уже неловко было переспрашивать, какие дела привели Фишера в середине шестидесятых в Ленинград – на склад металлолома Балтийского завода. Именно там в груде старого железа он опознал «Эм-Эм», то есть «Малую Миногу» Ивана Бубнова – экспериментальную модель двухместного плавсредства для передвижения под водой.

– …лодку с педальным приводом Иван Георгиевич построил как прототип «Большой Миноги», уже с двигателем внутреннего сгорания, – рассказывал Фишер. – Внутреннего, деточка, оцени! Это во времена, когда бензиновые двигатели считались игрушками, а военная техника была исключительно на пару. При Николае Втором идею объявили завиральной, при Керенском – несвоевременной, и вдруг – трах-бах! – в Питере большевики захватывают Зимний. Младший брат Ивана Георгиевича, Андрей, становится шишкой в Красной армии. Проект «Большой Миноги» берут в работу, прототип отправляют как реликвию на вечное хранение в военно-морской музей, но через двадцать лет вечность заканчивается и модель списывают из фондов.

– Разве такое возможно? – удивился я. Даже на секунду перестал крутить педали.

– У нас и не такое возможно, – хмыкнул Вилли Максович. – Ты давай крути, Иннокентий, не отвлекайся. Слышал про тридцать восьмой год? Он был не лучше тридцать седьмого. Из двух братьев Бубновых младшего шлепнули, а старшего укатали на пятнадцать лет. Чувствую, ты догадался, где я познакомился с конструктором «Эм-Эм». Отличный, к слову, был дед, волевой, справедливый. В любой технике разбирался с закрытыми глазами, весь барак у него многому научился. Иван Георгиевич был уверен, что прототип давно переплавили, и когда через много лет я наткнулся на эти железки, то сразу решил… ну… так сказать… – Старик замешкался.

– …восстановить лодку? – закончил я фразу.

– Это я решил уже потом, – признался Фишер. – А сперва я просто их стащил. Из принципа. В память о Бубнове. После уж присмотрелся и вижу: каркас цел, гребной винт с редуктором в рабочем состоянии, а прочее можно доделать. Иван Георгиевич столько рассказывал про эту модель, что я запомнил ее устройство. Почитал кое-какие книжки, набрал на свалках деталей и наладил ее за полгода. Испытал на погружение-всплытие, прокатился по реке разок и спрятал. До сегодняшнего дня… Ох! Погоди-ка, у меня в этой позе скрепки спина, поясница и жопа совсем онемели. Пусти, я хоть ненадолго разогнусь, заодно и сориентируюсь на местности.

Я подвинулся, старик кое-как пролез мимо меня и наполовину высунулся из открытого люка. Надо признать, сквозь иллюминатор он выглядел величественно, как носовая фигура на древнем галеоне. Хотя, конечно, Фишер был круче любого деревянного божка или мифического героя. Его черный силуэт эффектно возвышался на фоне звезд в серебристом лунном ореоле. Ни одной кариатиде в страшном сне бы не приснились те выражения, какие Вилли Максович адресовал своим частям тела, пытавшимся подвести хозяина в самый неподходящий момент…

– Так на чем я остановился? – бодро спросил Фишер, втискиваясь обратно на сиденье. Он больше не кряхтел, и, похоже, к нему вернулась его обычная гибкость. – А-а, вспомнил: на том, что я испытал подлодку, но у меня не было случая проверить ее в настоящем деле. И, как видишь, повод подвернулся. Наше счастье, что Одинцовский район мне, прямо скажем, не чужой. От тайника, где я хранил подлодку Бубнова, и до Улитина буквально рукой подать.

– Значит, вы предвидели, что мы попадем в ловушку и придется уплывать под водой?

– Не льсти мне, Иннокентий, ничего конкретного я не предвидел, – вздохнул Фишер. – Этот план эвакуации был запасным. Я пригнал сюда «Эм-Эм» для страховки, на случай форс-мажора. Ну и потому еще, что жизнь меня научила: кремлевским полностью верить нельзя. В чем-нибудь да непременно обманут. Я, правда, не думал, что Рыбин обманет нас в главном…

Наверное, даже в полумраке Фишер разглядел виноватое выражение на моем лице и сказал:

– Деточка, не казни себя. Жизнь длинная. Сегодня нас провели, в следующий раз будем умнее. Этому негодяю тоже не все удалось – мы ведь сбежали. Утешайся тем, что Сверчкову повезло еще меньше, чем нам. Да и президенту можешь посочувствовать: у него государственных дел невпроворот, а тут еще надо заполнять вакансию, искать нового советника вместо выбывшего…

– Все-таки удивительно, – сказал я. – У меня в ФИАП должность небольшая. Но если бы меня не было на службе целых две недели и я бы не отвечал на сообщения, ко мне бы уже сто раз пришли с работы – узнать, что случилось. Почему же никто из Кремля не хватился Сверчкова?

Вилли Максович пожал плечами – насколько смог это сделать в тесноте.

– Думаю, в администрации президента не надо приходить каждый день и отсиживать с девяти до пяти, – предположил он. – Обычно советники у нас – вольные птицы, и им не обязательно появляться на службе чаще чем раз в месяц. Для них есть какие-то нормативы – допустим, выдавать не меньше трех советов президенту в неделю. Ну и сиди себе на даче, советуй в письменном виде. А хочешь – поезжай к морю и советуй оттуда. К твоим услугам и голуби, и пневмопочта, и курьеры. Или, может, им, как студентам, разрешается сдать норму досрочно. Отправил в Кремль сразу двадцать четыре ценных совета – и гуляешь два месяца… Я уж не говорю о том, что Рыбин мог еще в апреле элементарно подбросить такую же сказочку про сафари. Начальство Сверчкова считало, что он в Африке, а он уже давно был там, где гораздо холоднее… Кстати, Иннокентий, тебе не кажется, что к ночи заметно похолодало? Мои суставы легко переносят жару, но холод им не полезен… Хотя это неважно, мы все равно уже на месте. Самый малый ход, стоп. Выгляни-ка наружу. Замечаешь какой-нибудь ориентир на час десять?

Я высунулся из люка, вообразил циферблат часов и старательно всмотрелся в ночной берег. Единственным моим фонарем была луна в небе, и светила она без вдохновения, на троечку.

– Ничего не вижу, – доложил я, но потом поправился: – Ничего, кроме здоровенного пня.